1946-й — страница 4

штурмующие запруженные дороги. А злоба вымещалась на голодных, больных, измученных людях… В эти дни немцы не били пленных. Только убивали!.." Писать о войне и во время войны… Похоже, вне публицистики эта проза и не могла существовать. Это позже, через 20лет, Воробьёв сумеет обходиться без ораторского нажима. И всё же и Бек, и Воробьёв — это особая проза: в ней есть та внутренняя энергия, которая заставляет читателя к ней

возвращаться. К 46-му году подоспеет и ещё одно произведение, которое встанет рядом с воробьёвской повестью, — «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова. Литературная судьба этого прозаика — странная судьба. За «Сталинград» он получит Сталинскую премию. Потом "уйдёт" в эмиграцию. Некоторые вещи напишет с куда большим мастерством, нежели ту знаменитую повесть 46-го. Но именно её "запомнит" история литературы, выжав из

самого названия термин для военной прозы 50–60-х: "окопная правда". Однако не Бек, не Воробьёв, не Виктор Некрасов дали к 46-му главную прозу о войне. Только одинокая фигура Андрея Платонова сумела перемолоть и навсегда одухотворить общий пафос "высоких слов". Только он дал и публицистику, и рассказы того высокого накала, которые и сейчас читаются как большая проза. Здесь даже фразы, напоминающие знакомые газетные

"формулы" — обычная вещь в военное время, — звучат в столь глубоком контексте, что производят совершенно особое впечатление. А самые простые слова, уже тысячи и тысячи раз говоренные, звучат первозданно, как в летописи: "Старая мать осталась одна вдалеке — у ворот избы, за рожью, чтобы ждать сына обратно домой и томиться по нём, а сын ушёл. Издали он ещё раз обернулся, но увидел только рожь, которая клонилась и покорялась

под ветром, избы же деревни и маленькая мать скрылись за далью земли, и грустно стало в мире без них" («Дерево родины»). Великие военные произведения — они всегда пишутся не только о нынешней войне, но — о "Войне" и "Мире", о войне как части мироздания. Сквозь военную прозу Платонова, которую венчает его рассказ «Возвращение», сияет та чистота святости ратного дела, отблеск которой ляжет на произведения позднейших лет:

на лучшие вещи Виктора Курочкина, Константина Воробьёва, Владимира Богомолова, вообще на тех, чью прозу назовут "лейтенантской". Вспоминая прозу 40-х, боишься упустить, недосказать, недооценить и переоценить. В поэзии всё отчётливей, очевидней. Риторические воззвания, фельетоны в стихах, сатира — вряд ли их авторы не знали о крайней "недолговечности" такого рода сочинений. Не остановят ныне глаз и знаменитые некогда